Георгий Тотибадзе

Моя жизнь с утра до вечера и с ночи до утра. Давно я без этого искусства себя не вижу. Больше ничего не умею или что-то еще умею чуть-чуть, но в основном про это.

Очень сложно оценить свое искусство. Я могу рассказать такую историю. Когда был студентом, я каждый день писал по несколько работ с натуры, ходил на улицу, писал. А так как не было материалов, часто брал уже сделанную работу и ее записывал. Один раз я выходил с готовой работой, хотел ее записать. Приехал мой отец, увидел эту работу и попросил ее не записывать. Я записал другую. Но та мне не нравилась и раздражала меня. Потом я лет пять не видел этих работ, но все время про них думал. И когда вернулся к ним, был поражен. Единственная работа, которая оказалась более-менее качественной, была именно та, которую я хотел записать. А остальное ‒ какое-то говно. Не знаю, кем нужно быть, чтобы оценить себя в искусстве. Сложно.

Их связывает человек, его восприятие. Мне кажется, хорошее искусство, настоящее, большое – оно что новое, что старое. А какая-то шелуха или что-то фальшивое ‒ все это отсыхает. Просто важен стержень. В разные века были художники и искусство, которые образуют стержень искусства. Он и в будущем будет, я думаю, этот стержень. Остальное отвалится. 

Сильный стресс я испытал, когда окончил Московское училище им. 1905 года.

Там меня все четыре года хотели выгнать, потому что я занимался формализмом, изучал фактуры, мне казалось, что я на острие атаки, а потом, когда приехал в Тбилиси, удивился свободе.

У меня был такой профессор ‒ Георгий Алекси-Месхишвили, и он на втором месяце учебы дал задание сделать инсталляцию, поставить свет в пространстве. Это тебе не Ленина рисовать! Тбилисская академия очень серьезно повернула у меня в голове что-то. Конечно, первые выставки, которые я увидел в 1991 году в Париже, куда я попал в первый раз, это был шок: Николя де Сталь, Фрэнсис Бэкон. Я уже не говорю про Люсьена Фрейда. Звено, которого в русском искусстве не хватало.

Дмитрий Иванович Хамин, который был моим педагогом, повлиял очень серьезно, я был прям как в шаолиньском монастыре: мыл ботинки и чистил палитры, растирал краски. Он всему научил меня. Потом я попал к Георгию Месхишвили, он тоже очень серьезно раскрыл башку. Отец и его творчество тоже в большей степени повлияли. (Отец – Георгий Константинович Тотибадзе, 1928-2010, советский грузинский художник. – Прим. ред.). После его смерти я рылся в его работах и обнаружил вещи, на которые никогда не обращал внимание. Он занимался экспрессионистическим портретом. И мне очень нравятся эти работы, я смотрю на них. В студенческие времена я никого, кроме Веласкеса и Эль Греко, не признавал. Потом мне нравился Матисс, Брейгель. 

Равнодушным не оставляет меня какая-нибудь политическая история. Если в нашей стране происходит говнятина, это оказывает на меня влияние как на художника. Но я пытаюсь это выразить в пейзаже, не впрямую. Я очень давно рисовал баталии, с детства любил: древние греки, рыцари... Это такой смысл, который присутствует все время в нашей жизни. Не обязательно какие-то войны: в любом человеке присутствует междоусобица, всегда что-то бурлит.

Его очень мало, к сожалению. Я уверен, что на постсоветском пространстве искусство – это сжатая пружина, которая довольно плотно сжималась сначала совком, сейчас безденежьем, отсутствием арт-рынка, арт-бизнеса, кураторов, журналов, искусствоведов. В нашей стране не только искусство, но и наука сжаты, как пружина. В искусстве, я считаю, весь мир развивается очень бурно и интересно, а у нас пока волнообразно. Сейчас сжато, но в любой момент мы можем выстрелить. Не знаю, возможно ли это в науке, когда весь мир уже куда-то улетел. А вот в искусстве, мне кажется, возможно.

Я, наверное, неопримитивист. Мы обсуждали проблемы семьи, и я нарисовал портрет двух людей, семейной пары. Идея у меня была такая – на первом плане жених с невестой, деревенская свадьба. Я видел такое, и этот образ меня поразил. Если вы пройдетесь по Патриаршему мосту или по Красной площади, то увидите много таких пар: идут невесты в белоснежных платьях, и если плохая погода, то подол весь в грязи. Что-то средневековое в этом есть: длинное платье волочится по грязи, а сверху все в бриллиантах. Какое-то двойственное начало пути. Но в то же время этим людям нужно пройти огромный путь вместе. Я хотел сделать там еще машину застрявшую, но мне это показалось слишком литературным. Я поставил там одну бабку сзади, тещу или свекровь.

Так получилось, что у нас большая семья. Друг на друга мы влияем очень серьезно. У нас много детей, они выросли: кто-то актер, кто-то художник, кто-то еще что-то, все абсолютно разные. Моя семья – это целый мир для меня, замкнутый. С другой стороны, это модель всего света. Ты наблюдаешь за детьми, и это очень интересно.

Семья – это опора. Крепость. У меня всю жизнь семья имеет огромное значение, с детства.

Так легче прожить, легче бороться. Есть люди, которые готовы бороться в одиночку, и эти качества должны быть у человека. Но в сообществе всегда легче, веселее по крайней мере.

Представьте: простому крестьянину в Средние века или дикарю из амазонских джунглей дать послушать Моцарта. Я не знаю, как он отреагирует на это. Нужно образование, нужно все время смотреть, ходить, должна быть потребность в этом.

Чем больше ты слушаешь классическую музыку, тем больше она тебе нравится. То же самое с искусством.

Чем больше ты его смотришь, тем больше узнаешь и понимаешь.

Когда говорят: «Я так сам могу нарисовать» – это самые страшные слова для меня. Возьми и нарисуй!

Искусство необходимо изучать, знакомиться с ним. Приведу аналогию с едой: дети, если не едят разную еду, вырастают чуть глупее, чем те, которые едят много разного. Так же и с искусством: надо смотреть много всего. 

Нужно смотреть много разного искусства! Понять, что тебе нравится. И очень может быть, что работы, которые ты купишь сегодня, будут стоить миллионы через годы! Но опять же, главное ‒ изучать и разбираться в современном искусстве.