Константин Звездочетов

Почему-то сразу, когда слышу такие вопросы, мне вспоминаются цитаты из Ильи Иосифовича Кабакова: «Хороший ответ невозможно ответить». Но мой ответ будет простой: современное искусство ‒ это искусство, современное нам.

А я не вижу своей роли, потому что большое видится на расстоянии. Ну а я пока не могу очень сильно дистанцироваться и увидеть себя со стороны.

Как правило, новые художники воспитаны на старом искусстве. Мне кажется, отвергать старое – это молодежная пошлость. Это связано с пубертатным периодом и конфликтом отцов и детей лет в 16-17. Это было очень популярно в XX веке, который был веком патологии и инфантилизма. А сейчас идет такая отрыжка этого века. И любой молодой человек, у которого сильный гормональный всплеск, злится и отвергает все на свете, но потом успокаивается, и все становится хорошо, нормально. 

Я чего-то все время верчусь-верчусь. Вот новый поворот... Кручу-верчу, обмануть хочу. Про повороты. 

Лермонтов. Вот только что уходил из дома, там показывали Лермонтова. Дело в том, что на самом деле я всегда очень хотел быть литератором и иногда рисовать, а получилось наоборот. Но на меня больше всего повлиял Михаил Юрьевич Лермонтов. Он мне нравился всегда тем, что дилетант, он же был офицером.

Я очень люблю дилетантизм и надеюсь, что он еще где-то остался во мне. Хотя я уже такой профи, мастер-картинщик, но надеюсь, налет дилетантизма во мне есть.

А Михаил Юрьевич погиб в 27 лет, а вот в школе его проходят. Вот вы знаете стихотворения Лермонтова? Какие? Давайте поговорим о литературе! 

Я специально почти не выхожу из дома, потому что меня задевает абсолютно все. Я тут же вспыхиваю. Мне трудно, все действует мне на нервы, и, если вы заметили, я не подхожу к телефону даже лишний раз. Меня очень задевает окружающая жизнь, я весь как на иголках становлюсь.

Оно не в контексте, то есть хорошее наше искусство, поэтому оно и наше! Но у нас в культуре есть огромные фракции, навязанные нам 300 лет назад, которые убеждают нас пытаться войти в контекст. Но получается это очень провинциально. А вот наше большое искусство как раз вне этого контекста. И неспроста: у нас разные амплитуды развития исторически. Смены разных формаций другие были. Какой-нибудь постмодернизм у нас появился еще при Сталине, еще много такого, что сильно нас отличает. Этим мы и интересны! Вот представьте: XVIII-XIX века, Япония. Если бы тут рисовали как в Европе, нас бы это заинтересовало? Не очень. А в Японии рисовали как в Японии – пусть там не было перспективы, неважно, но они интересны именно тем, что они были такие. И у нас – вот ругали соцреализм, но нигде он и не прижился особо, только у наших братьев-китайцев и корейцев под нашим чутким влиянием. И с точки зрения этнографии это интересно. Но я надеюсь, мы и дальше будем такими – у нас не получается быть в контексте. Более того, нас не считают частью мирового контекста. Вы ведь что имеете в виду под «мировым»? Западное? Есть ведь искусство Индии, искусство исламской республики Иран. Вот вы много знаете бразильских художников? Не очень. Ну вот. А нас пытаются заточить по генеральной линии западного обкома. Ну иногда там открывают, что русские, оказывается, рисуют, играют на балалайках и пишут симфонии! Иногда вдруг начинается бум, но это носит характер временного экзотического путешествия. И поэтому я не задаю себе вопросы, какие мы в контексте. Какие есть, такие и хорошо! Вот сейчас все стараются туда влезть, а получается плохо. У нас сейчас эпоха Екатерины II, когда мы пытаемся быть в интернациональном контексте, и что? Ну да, это была блестящая эпоха, конечно: Растрелли, Росси, Тредиаковский… «Уме недозрелый, плод недолгой науки! Покойся: не побуждай к перу мои руки...» – это Антиох Кантемир. Может быть, поговорим о литературе? 

Дело в том, что если рассказать смысл анекдота, то будет несмешно. По-моему, там все ясно. Мы же не будем рассказывать, почему анекдот смешной. Безусловно, там какой-то нарратив, визуал – гнездо, родина, но это же понятно, нет? 

Первичная ячейка общества, конечно. Думаю, что ничем не отличаюсь в этом смысле от нормальных людей, и семья для меня ‒ это то же, что и для самого обыкновенного человека. Вы не знаете, что это? Брак мужчины и женщины, и желательно иметь детей. Вот и все. 

Когда у меня появилась своя семья, я стал хуже относиться к искусству, с еще большим пренебрежением. Я и раньше считал, что это ерунда, мелкая часть жизни. Но вот я еще зарабатываю этим! И знаете, я очень люблю искусство. Вы меня не спросили, за что конкретно. Спросите меня! А я отвечу: потому что это ложь. А почему вы любите ложь?! Да потому что я врун! Как и все деятели искусства. Вот сами посудите: выходит актер на сцену и говорит: «Я – Гамлет». Но какой же он Гамлет, это же вранье! Но таково все искусство. «Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман». Это, правда, не Лермонтов, к сожалению, написал, но тем не менее. Я очень люблю врать и искусство люблю.

А мама и папа у меня были актеры, но у них жизнь не задалась. И я точно знаю, что для мамы я был главной надеждой. И это очень трудно и тяжело. Еще мама – такая турецкая мама: у нас дальние предки были оттуда. И со всем своим темпераментом она хотела, чтобы из меня что-то путное получилось. Но чтобы зерно возродилось, оно должно умереть. Я ничего не делал из того, что она хотела. Папа философски на все это смотрел, а основной диалог у меня был, конечно, с мамой. И поскольку только 10 лет, как мамы нет, я до сих пор ощущаю эту ответственность. Это всегда было очень важно, чтобы подруги мамины говорили: «А Костя-то, о! Вот я читала, по радио сказали…» Папа на вопрос, кем мне надо стать, отвечал банально: человеком. И уж не знаю, выполнил ли я папино задание, стал ли человеком? Как говорил мой друг Сергей Ануфриев: «Иногда мне кажется, что я не человек». Но всю жизнь стремлюсь к нормальности и человечности.

От страха – это первое. И по дружбе. Вместе я всегда работал от страха, а во-вторых, я еще очень люблю заражаться и заражать. Гораздо интереснее делать что-то в компании. Одно дело, когда сидишь один и вдруг рассмеялся, – это сумасшествие. Сидит человек, пишет что-то и хохочет. А когда происходит такой джаз, получается очень здорово и полезно для здоровья, и это продлевает жизнь. Чтобы продлить свои годы, люди объединяются в стаи, и, несмотря на некоторую мизантропию, я при этом обладаю стайными атавизмами. 

Я хочу сказать – ему не позавидуешь, бедному. Я про себя не говорю, но вот почему-то очень многие считают, что обидеть зрителя – это хорошо. А я знаю почему: потому что, когда был молодой, у меня тоже был пубертатный период. До 30 это все от желания любви. В том смысле, что полюбите нас черненькими. Чтобы его полюбили, чтобы разделили его печали, все для этого художники делают. 

Ну... Каждый сходит с ума по-своему. Почему мы делаем искусство, которое могут и не купить? Это все дурь такая, сумасшедшие люди. Но вот спасибо большое всем, кто во всем этом участвует. Но все-таки потом что-то происходит, какая-то Фудзияма, и вырастает целая коллекция. Вот если честно, коллекционеры – это герои, мы (художники) – герои, а эти люди вдвойне герои. Правда. Я очень их люблю. За денежки их продаю… Но на самом деле нет, есть более подходящий гимн искусству или художникам – в фильме про Электроника: «Давайте будем нести искусство людям, берут они охотно старинные полотна!». А можно заменить на «прекрасные полотна!». Мне кажется, надо выучить всем эти слова и петь вместо приветственных речей на открытиях выставок в галереях.