Владимир Дубосарский

У меня сегодня нет точного ответа на этот вопрос. Это зона, где я функционирую. То, чем занимаюсь, что мне интересно наблюдать. То, что называют сейчас современным искусством, настолько широко – 10 или 100 современных искусств есть, и все они имеют право на жизнь. Даже невозможно обозреть одновременно или дать точную характеристику. В гибридное время – гибридное искусство. Если раньше было ощущение, что есть современное искусство и оно все время расширяет границы, то сейчас оно мимикрирует, вирусно проникает в разные сферы. И уже непонятно – искусство, не искусство. Для меня это вышло из-под контроля, и я не собираюсь в этом разбираться. Более того, мне нравится размывание критериев, происходящее сегодня, появление новых форм презентации, связанных в основном с развитием социальных сетей и новых технологий. Это заставляет музеи, институции, разного рода биеннале да и самих художников меняться. 

Говорить о своей роли сегодня просто смешно. Это теория больших чисел. Настолько сфера искусства громадна, что люди уже почти не имеют значения. Никто. Как бы кто о себе чего ни мнил… Все заменимы. Речь идет о годе, о полугодии, о моде на летний сезон. Вот в этом году я решился начать преподавать. Меня давно приглашали, а я всегда отказывался, а тут стало вдруг интересно попробовать. В Высшей школе экономики на факультете дизайна буду руководить мастерской contemporary painting. Может, в этом и будет моя какая-то роль.

Традиции репрезентации и народность. Шутка.

Скажу так: с точки зрения старого искусства новое не совсем искусство, а иногда и совсем не искусство. Зачастую их связывает только название.  

Много было поворотных моментов. Когда я решил стать художником. Когда я смог поступить в художественное училище. Когда из советского образовательного процесса перешел в зону современного искусства. На самом деле много рубежей, и они часто очень маленькие. В китайской мудрости сказано, что большие решения ты должен принимать быстро, а над мелкими можно подумать. Смысл в том, что любое принципиально важное решение вытекает из твоей сути. Тебе говорят: убей человека, а у тебя принципы другие – не убивать. У тебя уже есть эти решения. А когда тебе говорят, какие шнурки подобрать к ботинкам, красивые или дешевые, дорогие или цветные, можно думать долго. А убить – не убить, ты решишь быстро. Тут дело в пути, по которому ты идешь. И мельчайшие вещи иногда важнее: благодаря им ты что-то понимаешь. 

На меня сначала влиял папа, он у меня художник, лет до 16, пока я не поступил в художественное училище. Потом влияли друзья и великие художники, сегодня Рембрандт, завтра Веласкес, затем Матисс и Сезанн, потом время Уайета, время икон и т. д. Далее наш круг Трехпрудного (галерея-сквот, была в Москве в 1991-1993 годах. – Прим. ред.), наши художники. Больше всего Авдей (Тер-Оганьян. – Прим. ред.) на меня оказывал влияние, потому что он любил поговорить, любил влезть в шкуру другого, посоветовать, поучить. В этом смысле очень полезная школа. После Трехпрудного на меня никто не влиял уже. Любой творческий человек сначала набирает, а потом должен отказаться от всяких влияний: пора ему проявлять нечто свое. Если он будет находиться под влиянием, то его самого и не случится. Лучше делать свои ошибки, чем чужие.

Видимо, те, над которыми работаю.

Грустные вопросы все. Ничего нового не скажу. Искусство России все равно остается маргинальным (по вполне объективным причинам). Перечислять их не буду ‒ надоело.

В искусстве России очень многое поменялось в пользу институциональных основ. У нас сейчас куча инфраструктур, биеннале, арт-площадок. Уже лет пять-шесть у нас готовят художников современного искусства. Только куда – непонятно. Где они найдут себе применение? Потенциал русского искусства большой, но русское современное искусство живет в зоне несвободы. И не только от власти, но и от собственной ментальности. Вот это гораздо опаснее. Все всегда упирается в сознание. Вот Баския: умер в 28 лет, а так бы и бегал с баллончиком, и ничего бы от него не осталось, если бы не Уорхол и другие люди рядом. Общество готово было его принять, оценить, потому что американское общество интересуется новым. У них ни на что не похожее – это хорошо, а у нас, наоборот, плохо. Неприятно такое признать, но проблема в головах как раз «продвинутых» как бы специалистов, которые рулят процессом, ну и в наших головах тоже.

Идея картины для обложки журнала BoscoMagazine была в том, чтобы показать фальшь происходящего. Сначала было желание эту картинку семейного отдыха перед телевизором трансформировать, сделать ее более страшной, но я решил оставить так, в более идиллическом виде, как «должно быть». Мне хотелось показать картинку, не соответствующую тому, что на самом деле цветет в наших домах. Хотя рисующий мальчик – это мой сын. А мужика я нарисовал с актера, который Тора играет (Крис Хемсворт. – Прим. ред.). Суть этого ощущения – красота, спокойствие, а мир на самом деле другой. Все советское искусство строилось на фальши. Чем страшнее жизнь, тем красивее картинка в кино или на полотне соцреалиста. Искусство – вещь тонкая, и высказывание может быть непрямым, многослойным, неуловимым. Такого рода искусство позволяет произведению менять месседж вместе с ходом времени – меняется время, и послание трансформируется. А еще эта картина – оммаж знаменитой работе одного из основоположников поп-арта Ричарда Гамильтона «Так что же делает наши жилища такими особенными, такими привлекательными?» 1959 года. Когда-то она меня потрясла.

У меня непростые отношения с семьей были всегда. Видимо, я не очень-то создан для этого. В детстве у меня была полная семья, но не сказать, что дружная. Ну и у меня тоже было все непросто. Понятие о современной семье претерпевает изменения. Сейчас есть разговоры о том, что она вообще не нужна. Семья как ячейка – это был способ выживания. Когда-то было родовое выживание, потом семейное. А сейчас так устроено, особенно в западном мире, что люди могут жить по отдельности, не заводя семью. И трудно сказать, сохранится ли она в том традиционном виде. Есть страны, где она уже практически размыта. Мы люди старой закалки, у нас есть типа «семейные ценности», но и тут все немного меняется. Тенденции, которые есть в мире, прогрессируют, и с этим ничего не поделаешь.

Она и сейчас как-то влияет. Детство у меня было обычное, я не вспоминаю ничего с восторгом или с ненавистью. Обычная советская семья. Было то, что мне не нравилось, я думал, что вот таким никогда не буду. Оказалось, что я тоже такой отчасти. Хотя борюсь с этим. Жизнь ‒ она такая, как есть, и не все в наших силах, к сожалению.

Думаю, люди объединяются в художественные сообщества, потому что поодиночке трудно пробиться. Невозможно иногда. В маленькой тусовке ты занимаешь свою позицию. Можешь общаться на равных, у твоих друзей те же проблемы, они делают примерно такое же искусство, тоже хотят продвинуться. Бандой это делать намного легче. Внутри происходит инновационный обмен между особями сообщества, и таким образом они растут. Всегда стая имеет преимущество. Сообщество – способ противостоять прессингу социума. Сексуальное, политическое, артистическое – любое сообщество так выживает.

Считаю, что неподготовленному зрителю современное искусство надо просто смотреть. Этого уже достаточно. Если ему понравится, он заинтересуется. Я не согласен, когда говорят: «Надо почитать книги, посмотреть в интернете, изучить теорию, а потом пойти». Если он заинтересовался и готов, тогда почитает, еще раз придет, будет следить. Современное искусство ‒ это в том числе и коммуникация, даже если это просто картины. Либо ты коммуницируешь, либо нет. Нужно смотреть, тусоваться, получать удовольствие, драйв. Надо легче все воспринимать, тогда и появится желание разобраться, читать. Появится желание ‒ всегда можно подняться на уровень выше. Все когда-то пришли в эту сферу не по парадной лестнице.

Есть три вида покупателя. Один – профессиональный коллекционер, который сам хорошо разбирается и вас еще научит, знает, что ему нужно, на него часто работают искусствоведы или нанятые дилеры. Это профессиональное собирательство. Коллекционеры выбирают либо одно время (шестидесятников, например), либо молодых, либо только графику, либо «шедевры». Все зависит от стратегии, денег и того, что он хочет получить в итоге от коллекции.

Второй вариант ‒ когда человек просто покупает себе домой две-три вещи. Если вы собираетесь с этим жить, то лучше покупать то, что нравится. Можно посоветоваться, узнать и выбрать из хорошего то, что тебе лично будет приносить радость.

Третий вариант ‒ это люди, для которых искусство ‒ бизнес, они инвестируют, как в акции. Стараются купить дешево, а продать на пике. Тут все зависит от профессионализма, насколько человек способен просчитать перспективы художника, рынка и какие у него личные инструменты для продвижения своей коллекции. Таких людей много в мире. Целые книги про это написаны. Но угадать сложно. Большего и стабильного успеха добиваются счастливые обладатели тех самых финансовых инструментов. Следите, в кого вкладывается, например, Гагосян, и будет вам счастье.